Меланхолия фильм концовка, Катастрофа как освобождение и другие идеи фильма «Меланхолия»
Большая часть фильма проходит здесь. Главная iXBT. Каннский кинофестиваль. Золотая пальмовая ветвь.
Клэр, не победитель и не неудачник, — на вид «средняя» женщина — живет с мужем и маленьким сыном в величественном и строгом сельском особняке, с видом на захватывающий дух скандинавский архипелаг; кажется, что терраса будто бы открыта для торжественного зрелища планет. Большая часть фильма проходит здесь. Этот Пролог, как краткие обзоры, которые есть в книгах в начале каждой главы, — одна из любимых Триером техник; как Брехт и Годар, он влюблен в деление своих фильмов на главы.
После Пролога и открывающих титров идет первая часть фильма, которая называется Жюстина, а за ней следующая, Клэр — однако, две сестры являются протагонистами в обеих частях.
Первая половина фильма сфокусирована на свадебном приеме Жюстины; она только что вышла замуж за милого, но обычного молодого человека. Событие, организованное Клэр, происходит в здании-дворце, в котором она живет с мужем, богатым, но невероятно скупым человеком со страстью к астрономии.
Жюстина достигла пика успеха: она — арт-директор важного рекламного агентства и жена богатого и красивого молодого человека. На пути к саморазрушению она напрасно будет искать помощи родителей. Поглощенные своим собственным рвением, они останутся глухи к ее нуждам.
Фильм фокусируется на маленьком семейном ядре: Клэр, Жюстина «удочеренная» своей сестрой , скаредный муж, маленький сын Клэр и их слуга. Кажется, что эта часть не имеет отношения к предыдущей. И когда скаредный муж Клэр окончательно понимает, что надежды для Земли нет, он малодушно совершает самоубийство, приняв летальную дозу таблеток.
Джон умирает коварно, оставив свою семью одну лицом к лицу с Апокалипсисом. Например, почему некоторые знаменитые картины настойчиво упоминались в фильме, особенно «Охотники на снегу» Питера Брейгеля Старшего? Потому что они особенно нравятся фон Триеру? И почему Прелюдия Тристана и Изольды Вагнера повторяется так навязчиво?
Потому что Вагнер — это композитор, который создал возвышенную форму для падения богов? Здесь на сцену выходит Танатос, фрейдовское влечение к смерти, буквально, распад органического целого на неорганические элементы, сам распад жизни и значения.
Однако, из всех четырех персонажей во второй половине фильма она — самая разумная — говорит и действует как стоический или эпикурейский философ. Ларс показал, что Жюстина — это он сам. Но также потому, что им нечего терять. И это было началом Меланхолии» 2. Несомненно, меланхолический человек — пациент с «большим депрессивным расстройством», говоря языком современной психиатрии — это человек, который потерял всю надежду.
Из трех телеологических добродетелей — Fides, Spes и Caritas — первые две ему чужды. Однако потеря двух высших добродетелей вписывает его в поле третьей, возвышенной добродетели: Caritas. Тогда эта добродетель занимала место любви.
Конец мира может быть прочитан как аллегория конца Надежды Spes , после которой все, что остается — это любовь.
Она угадывает точное количество бобов во фляге и уже знает, что Меланхолия столкнется с Землей, уничтожив ее. В другой сцене она стремится продвинуться, но удержана ветвями и лианами; застрявший в ее депрессии, избыток энергии ограничен жестокой преградой. Жюстина похожа на Кассандру, дочь Приама и Гекубы.
Греки верили, что Судьба не может быть изменена, и знание истины здесь не поможет. Как и Кассандра, Жюстина предсказывает катастрофу, но Клэр и Джон, скаредный, но оптимистичный муж, выбирают не верить ей. Реальность для него — это своего рода греховность, жизнь — бесполезная страсть, нет никакого смысла жить и расти. Угрюмый нигилизм депрессивных проступает сквозь сознание метафизики: нет ничего в мире, что было бы достойно усилий для осуществления.
Таким образом, получается, что меланхолик Жюстина, которой нечего терять, потому что она уже потеряла все, утешает свою сестру, которая не может принять конец, говоря ей: «Земля — это зло».
Человеческие существа, жизнь — это просто ошибки, которые нужно устранить.
В конце «сумасшедшая женщина» будет давать мужество и силу Клэр и ее ребенку. Красота Жюстины — это красота смерти. И в самой прерафаэлитской сцене полностью нагая Жюстина купается в ослепительном свете планеты Меланхолия. Она загорает в свете смерти. И Жюстина говорит, что она не может быть испугана «моей планетой». Жюстина видит Меланхолию как ее планету, и это приведет в движение единственное, что может спасти ее: разрушение всей жизни.
Однако, мы всегда уже алчны до катастрофических спектаклей. Конечно, время от времени мы стремимся отвлечься на радостные, даже волнующие, произведения. Греческие трагедии были историями, концовка которых была уже заранее известна, там не было саспенса, публика не могла надеяться ни на какой счастливый конец.
И таков громкий пещерный голос трагического актера, который — в Эдипе в Колонах — восклицает: «Лучше бы было не родиться! Фон Триер провоцирует свою публику, когда заявляет: «Вы утверждаете, что имеете благородные трагические сердца. Ну, хорошо, посмотрим, вынесете ли вы этот фильм! Конец фильма, который возвеличивает зрелище конца всего, напоминает другой финал, финал Самопознания Дзено Итало Свево — классики итальянской литературы ХХ века.
Дзено не сильно обременен этим событием, и роман кончается так:. Может, лишь в результате неслыханной катастрофы, вызванной все теми же приспособлениями, мы вновь обретем здоровье. Последует чудовищный взрыв, которого никто не услышит, и земля, вновь обретшая форму туманности, снова пустится блуждать в небесах, избавленная от болезней и паразитов 4. Конец мира у Свево — это дело рук человека «как все», но «больного» — и, возможно, он болен потому, что он как все.
С другой стороны, конец, предлагаемый фон Триером приходит из космоса. Различие в том, что роман Свево, имеющий дело с концом всей надежды, не предлагает даже капли скорби, связанной с бесполезной и чрезмерной caritas. И у Свево и у Дзено долг, который не может быть оплачен, накопился по ту сторону занавеса элегантной иронии; долг, который превратился в затаенную ненависть против человечества. Когда Жюстина говорит, что не боится Меланхолии, потому что это ее планета, это звучит так, как если бы она сказала «это мой муж».
Он делится на две части — «Жюстин» и «Клер» — по именам двух сестёр. Жюстин сыграла Кирстен Данст, заслуженно признанная в Канне лучшей актрисой. А роль Клер режиссёр припас перешедшей в этот проект из «Антихриста» Шарлотте Генсбур. Две женщины — совершенно не похожие друг на дружку блондинка и брюнетка — совершают перед лицом надвигающегося конца поразительные сверхмутации. Первая часть фильма — свадьба Жюстин, происходящая в сказочном загородном доме-замке. Молодая женщина вместо планов на счастье одержима чудовищной депрессией, которая только усиливается от необходимости участвовать в фальшивом ритуале.
Она пытается следовать известному мотто: Fake it till you make it. Но в разгар торжества наговаривает дерзостей своему боссу, совокупляется на лугу с первым попавшимся гостем и мечется, воет, словно волк на луну. Клер ей и её мужу принадлежит замок, их деньгами оплачено торжество — воплощение позитивного подхода к жизни. Она, естественно, не понимает, осуждает, но из гуманизма жалеет свою сестру.
Во второй части фильма Клер привозит Жюстин, совсем больную, почти безумную, в этот самый дом, где вместе они ожидают дня катастрофы, о которой уже гудит весь Интернет. Клер всё еще готова довериться утешительным прогнозам своего мужа, оснащённого астрономической аппаратурой и рапортующего, как Меланхолия благополучно прошла мимо Меркурия и Венеры.
И все же космический айсберг не минует «Титаника». Причем встречать его двум женщинам доведется без мужчин если не считать юного сына Клер , которые все самым нелепым образом исчезнут перед решающим моментом.
И вот тут выяснится, что именно Жюстин готова к этому последнему испытанию. Она строит для себя, сестры и её сына что-то вроде вигвама, жалкого убежища; она принимает на себя обречённую, но героическую роль — в то время как Клер теряет покой и ведет себя скорее подобно мужчине, не способному в силу своего рацио принять идею конца.
Ведомый вереницей своих фобий в «Антихристе» это был страх перед женщиной , Ларс фон Триер, как во всех своих лучших фильмах, отождествляется с чуждым полом. Так было в «Рассекая волны», в «Танцующей в темноте» и в «Догвилле».
Жюстин — это, по сути, он сам, с его страхом старения, болезней и неизбежного финала. А его вызывающее поведение на Каннском фестивале — тоже своего рода попытка сорвать торжество, ритуал, фальшивый и бессмысленный перед такими серьёзными вещами, как конечность и несовершенство жизни. Вряд ли возникла бы мысль сопоставлять «Меланхолию» с «Еленой» Андрея Звягинцева, но каннская драматургия неожиданно соединила их, хотя и не в одной программе, но в одной умственной проекции.
Вспомнилось, что Звягинцев собирался снимать свой фильм для проекта «Четыре всадника Апокалипсиса», причем снимать по-английски. В конце концов вышла российская версия конца света — но она оказалась совсем не такой, какую можно было бы ждать от русского режиссёра, провозглашённого наследником Тарковского. В фильме нет никаких поэтических красивостей, как нет и страха, тоски, ощущения вины и греховности, томительных предчувствий, — словом, всего того, что Триер немного кокетливо обозначил как «меланхолия».
Наступление плебса на умирающий мирок интеллигентских ценностей — сюжет, проработанный со времён Чехова, Трифонова, Авербаха, — здесь интерпретирован в духе нового времени, без ностальгии и особенного сочувствия к одной из сторон. Интеллигент стал олигархом, а Елена из люмпенского пригорода оказывается троянским конем в стане капиталистов и уподобляется античной героине-мстительнице.
Она уничтожает этот неправедный мир по-своему — завоёвывая его. Младенец — отпрыск люмпенской семьи, алчно заполняющий собой пространство элитарного московского дома, — это маленький, частный конец света в одной отдельно взятой семье.
